Бомбардировщики над Балахной

Немецкая военная карта для авианалетов на Балахну:



Из воспоминаний ветерана труда В.Д. Говорковой:

22 июня диктор Юрий Левитан по радио прочитал объявление о начале войны. С тех пор радио в домах не выключалось круглосуточно: тревожные сводки слушали все.

Срочно создавались курсы – медсестер, стрелков зенитных батарей. На эти курсы набирали наших старших братьев и сестер. Создавали ремесленные училища, где за 8-10 месяцев мальчиков и девочек после окончания семи классов школы обучали механической обработке металлов, - стране нужны были специалисты для изготовления снарядов. В ремонтных мастерских предприятий организовывали цеха оборонки.

В первые месяцы войны противовоздушная оборона только создавалась. Зенитчицами были, в основном, девушки. Зенитки стояли на крышах ГоГРЭС, около хлебозавода, в лесу около железной дороги, в Кубенцево на берегу Волги.

В конце лета 1941 года в небе над Балахной часто появлялись немецкие бомбардировщики. Это происходило в 17 часов и в 23 часа. Самолеты возникали над западной окраиной Балахны, вылетая из-за леса строем, по три в ряду. 15-18 бомбардировщиков летели обычно низко над землей в направлении электростанции. Но, встретив на пути дружный огневой заслон зениток, вражеская авиация поворачивала назад – бомбить Горьковский автозавод.

Однажды прорвался к ГоГРЭС один самолет и успел сбросить две бомбы – на южный угол электростанции и на эстакады, по которым поднимали решетки с торфом к топкам. Дрогнула земля. У нас дома раскрылась дверь, погас свет. А к 7 ноября 1941 года с немецких самолетов сбросили листовки “Москва наша”.

Те, кому было куда уехать, в спешке бросали дома и перебирались в деревни за Волгу. В нашей семье было шестеро детей. Нас по узкоколейке вывезли к тетке в поселок Октябрьский, это 16 км в западном направлении.
Но вскоре вражеская авиация перестала появляться над Балахной. А Горький продолжали жестоко бомбить. По ночам ярко горели осветительные ракеты, и бомбы долетали до цели. Мальчишки из Балахны залезали на крыши домов и наблюдали за далеким заревом.

Было холодно и голодно. Не было дров, обуви, одежды. Свирепствовали болезни – малярия, “куриная слепота” и другие. С первых дней войны была введена карточная система распределения продовольствия и других товаров. Детям до 12 лет давали по 300 граммов хлеба, иждивенцам с 13 лет – 250 граммов. Служащие получали по 400 граммов хлеба, рабочие, в зависимости от сложности заданий и тяжести условий труда – от 500 до 1200 граммов. Мыла в бане выдавали по 1/8 куска на билет, а маленьким детям не давали совсем. Позднее, в 1943 году, по карточкам иногда давали сахарный песок или галеты, детям до трех лет доставалось растительное масло и американское сало “лярд”.

От голода ели все: очистки, которые собирали возле столовых, желуди, отруби, траву. Весной за Волгой копали в полях гнилую, черную картошку. Летом в лугах лакомились щавелем, диким чесноком, рябиной. Взрослые балахнинцы отправлялись в большое заволжское село Зиняки, где меняли свои вещи, посуду и соль на картошку и муку.

В самом начале войны в Балахне появились госпитали. Их разместили в Доме культуры ГоГРЭС, общежитии ремесленного училища, в школе №3 на ул. Энгельса, в школе №7 (межшкольный учебный комбинат), школе №1 на ул. Ленина.

В левом крыле районной больницы на улице Энгельса был госпиталь для прибалтов – литовцев, латышей. Мы, дети, собирали посуду для госпиталей, случалось, что ее не хватало. Мы ходили по домам балахнинцев, и люди отдавали нам тарелки, стаканы, ложки.

Балахнинский городской военкомат постоянно вел призыв на фронт. Новобранцы шли от военкомата к железнодорожному вокзалу по ул. Энгельса. Там формировались составы. Я помню, как уходил на фронт мой отец. Было лето 1942 года, ясный солнечный день. Моему папе, бывшему председателю колхоза, тогда исполнилось уже 45 лет. Провожать его шла мама – инвалид второй группы, и мы - шестеро детей.

В военкомат отца вызвали повесткой и дали на сборы несколько часов. Все дети плакали, пока мама собирала ему рюкзак. Мы всегда, и до войны, жили очень бедно и досыта не ели. Но семья была очень дружной. До сих пор помню состав с новобранцами и толпу провожающих у железнодорожной станции. Люди плакали, прощались. А когда поезд тронулся, машинист длинными гудками попрощался с теми, кто бежал вслед за вагонами. Наш отец вернулся домой в 1947 году, весь израненный. После войны прожил он недолго, всего лишь до 1954 года.

В военные годы в школах дети учились в три смены – с 7 часов 30 мин., с 11 часов 30 мин. и с 15 часов 30 мин. Школьники собирали металлолом и копили деньги на покупку самолета “Пионер” и танка “Комсомолец”. Очень хорошо помню, как и я, маленькой девочкой, вместе с одноклассниками искала металлолом за сараями. А еще мы занимались сбором лекарственных трав, ходили к раненым в госпитали с концертами, писали по их просьбам письма родным, шили кисеты для махорки.

Балахнинские школьники собирали и посылки для фронтовиков: вязаные шарфы, варежки, носки. Вот только нитки для вязания тоже были дефицитом. В школьную программу ввели военное дело. В четвертом классе мы уже на время собирали и разбирали винтовки, получали общие сведения об орудиях, гранатах, танках. Военруки учили бросать гранаты (муляжи) на дальность, ходить строем. В строю пели революционные песни: “Там, вдали за рекой”, “Витя Черевичкин”, “Пепел над Донбассом”, про Щорса и другие. В 1943 году все школьники разучили новый Гимн Советского Союза. В классах висели карты Европы, на них флажками отмечали наступление наших войск на фронтах.

День Победы наша семья встретила 9 мая опять же под голос Левитана. Все кричали, плакали, плясали под гитару. У нас, детей, была надежда, что скоро отец домой вернется, что хлеба будет досыта.

Но карточки отменили не сразу, только 16 декабря 1946 года. Тогда моя старшая сестра – учительница принесла домой зарплату новыми деньгами. А карточек не дали, сказали, что хлеба завтра будет сколько хочешь, без нормы. И правда! В магазине все полки от пола до потолка были забиты хлебом. Думали, что съедим сразу много. Но оказалось, больше военной нормы нам и не надо. На нашем столе нетронутыми остались еще две целые буханки!

Когда война ушла из моей жизни, мне исполнилось 13 лет. Но воспоминания живы. Я писала их и плакала от пережитого. Некоторые факты помогла уточнить моя сестра – Людмила Дмитриевна Кудайкина, которая старше меня на шесть лет.